PRIKOL-NET.RU

(Прислал: Леонид)

Подражание Бабелю

Метаморфоза Рабиновича.
                                                                                  

                                                              Нельзя не вспомнить без улыбки
                                                              То время счастья моего,
                                                              Когда все члены были гибки,
                                                              За исключеньем одного.
                                                              Увы, то время пролетело,
                                                              И не вернуть уже его.
                                                              Теперь все члены затвердели,
                                                              За исключеньем одного.

   Давайте поговорим об Рабиновиче. Хотите знать почему не об светской львице Ксюше Собчак, или немеркнущих звёздах Алле Пугачёвой и Максиме Галкине? Или на худой конец не об очередном замужестве Анастасии Заворотнюк? Тогда забудьте на время, что у вас на носу очки, а в душе осень и слушайте сюда. У Рабиновича случился юбилей, — прошло ровно восемьдесят лет, как он выпал из утробы своей мамаши. Кто не знает Рабиновича? Об нём рассказывают много и смачно, и если вам было смешно, значит это действительно об нём. Некоторые граждане позволяют себе утверждать, что все эти истории — анекдоты. Это не правда, просто вся его жизнь, как и наша с вами, сильно похожа на анекдот. Он — неиссякаемая наша плоть, как будто нас с ним родила одна мамаша. Только ему уже восемьдесят. Что нам мешает сесть на трамвай и поехать к нему домой, поздравить старика, выпить с ним стопку водки и закусить, чем Бог послал? Вы не знаете, как поступить? А он знает! Он всё знает, потому что он Рабинович, а не какой-нибудь Ваксельберг, у которого в голове одни только яхты, а в штанах яйца Фаберже.

Как стало известно из хорошо осведомлённых кругов, к евреям-олигархам обратились поклонники Рабиновича: с письмом такого содержания: «Многоуважаемые господа! Если в вашей душе ещё квартирует совесть, будьте настолько любезны, положить на счёт № ХХХ… ХХХ… — рублей, на установку памятника Рабиновичу, работы скульптора Эрнста Неизвестного, или на худой конец Зураба Церители известного. В случае отказа, вас ждёт крупное разочарование в вашей коммерческой жизни». И што вы себе думаете? Имея в себе столько дерзости, сколько денег, они дружно сказали, что это перебор. А один жлоб не поленился из Англии выслать телеграмму: «Господа, вы грамотные люди и даже умеете читать. Но я не держу вас за идиотов, и боже сохрани вас за таких знать. Об чём вы просите? Неужели вы не знаете, что на дворе экономический кризис? И скажу вам, положа руку на сердце, что мне надоело переживать всякие угрозы. Сколько я сделал для вашего благополучия, а в благодарность имею язву желудка, сплошные интриги и бессонницу. Бросьте этих глупостей. Ваш, больше чем вы себе предполагаете. — Борис Березовский». Толстосумы рассерчали и имели нахальство утверждать, что все монументы в нашей стране — явление капризное и недолговечное. И они оказались кругом правы: ещё вчера клали цветы к памятникам героям Октябрьской революции, а сегодня кладут на революцию в целом и на её героев в частности, а недавних бронзовых идолов сдают на металлолом. Даже Железного Феликса сдёрнули петлёй с пьедестала и как последнего сукиного сына под громкий свист и улюлюканье, упрятали на свалку

Назвать одну из своих яхт именем Рабиновича, Рома Абрамович наотрез отказался, утверждая, что яхта с таким названием непременно утонет, а у него на иждивении молодая жена, пятеро детей, и многочисленная СЕМЬЯ (в широком смысле этого слова), плюс Челсинская с Чукотской губернии. Прижимистых ударников капиталистического труда, после долгих препирательств удалось раскрутить лишь на скромную мемориальную доску, которая теперь украшает стену убогой развалюхи, на унылой окраине города, где даже бандиты боятся ходить поодиночке. На мраморе начертана трогательная надпись: «Здесь живёт и страдает от непосильного гнёта антисемитизма, сионизма, капитализма и жены своей Сары Соломоновны популярный герой устного народного творчества — гражданин вселенной — Рабинович».

Сара не осталась безучастной к юбилейной дате и накануне преподнесла мужу небольшой сюрприз. Совершая привычный утренний шмон, в кармане его штанов она обнаружила мокрый носовой платок. Версия насморка была отвергнута без колебаний, сморкался он исключительно в полотенце. Следов помады и запаха духов экспертиза не обнаружила. И Рабинович получил истерику. Разборки длились весь день. Жена швыряла ему укоры, каждый из которых был тяжёл, как булыжник. Рабинович упорно молчал.

Тем временем солнце стремительно скатывалось за горизонт и своими жаркими лучами цепко шарило по раскалённой земле, пытаясь за что-нибудь ухватиться и продержаться подольше в ослепительно-синем небе. Но неумолимо надвигались чудовищные сумерки, проникая в окна домов и, как пальцы налётчика, жадно шарили по закуткам. Холодная луна вытеснила ненасытное светило и заняла своё привычное место. Она застряла в частоколе блуждающих звёзд, рассыпанных по всему небу, как сыпь, как веснушки по лицу беременной молодухи. Под скупым освещением луны торопливо ёрзали облака, ликуя и содрогаясь, как зарезанная курица.

Саре пришлось применять пытки, причем направлены они были на саму себя: она не спала всю ночь, сотрясала кровать рыданиями и стаканами глушила валидол. Это была Варфоломеевская ночь.

На следующее утро продолжился допрос с пристрастием и звуковым сопровождением в виде истерического визга, переходящего в ультразвук, битья посуды и угроз покончить с собой. Рабинович по детски жалобно морщил рот и плакал горькими старческими слезами. Вместо того чтоб выпить хорошую стопку водки и набить жене морду, он был способен только плакать. Ему хотелось ещё жить, как жил всю свою бедную и неприветливую жизнь, а Сара заставляет его умирать двадцать раз на день. До самого обеда она кричала визгливым голосом, ломала руки и, содрогаясь, рыдала скорбно и с надрывом. Наконец, Рабинович не выдержал и раскололся: «Да, это мои слёзы, я таки плачу в платок ». «С какой радости?» — удивилась жена. «Сара, не делай трагедию, ты не Шекспир. Какая может быть радость, имея под боком такое горе, как ты? И если бы ты была одна, это можно было как-то пережить. Но твоя мама, чтоб она была здорова в свои 98 лет, считалась самой родственной еврейкой в Жмеринке. Она годами живёт в нашей тесной квартире с оравой своей оголтелой родни. А кто ей жаловался, что я чудовище, сожравшее твою молодость и промотавшее состояние твоего пьяницы папаши!?». Рабинович живо вспомнил, как почтальон Моисей, каждый раз вручал ему телеграмму со словами: «Не волнуйся, ни кто не умер. До тебя едет тёща со Жмеринки. И лично я не знаю, что лучше!?». «Хвороба мне в печёнку, — вопил Рабинович, — не выводи меня из спокойствия и перестань размазывать кашу по чистому столу. Пока ты рядом, радостью здесь не пахнет. Имей сострадание и не делай мне цорес на краю жизни. Ты достаточно уже испортила мне здоровье. Я плачу оттого, что нафарширован болячками, как та щука, которую ты так и не научилась готовить». Рабиновича мама, была искусной кулинарка. Однажды, отобедавший у них холодной фаршированной рыбой с хреном местный пристав, вытирая платком усы, сытно рыгнув, заметил: «Ради такого блюда стоит принять иудейство».

Как у каждого интеллигентного человека, у Рабиновича к старости в организме уже много чего вырезали. Зато поспели: остеохондроз, склероз и геморрой. А к 80-летнему юбилею, когда он уже достаточно состарился, чтобы слегка подвинуться умом, болячки посыпались, как из рога изобилия. В последние годы ему особенно досаждала ещё одна деликатная проблема — хронический запор. Значительную часть суток он вынужден был томиться в клозете, и зачастую безрезультатно, за что Сара называла его Санузник. Часами он сидел, с тоской разглядывая стоптанные войлочные чувяки, перламутровые пуговицы трикотажных кальсон и снова плакал, проклиная свой увядающий кишечник. Да и отсидеться по полной программе не всегда удавалось, так как жили они с Сарой в многосемейной коммуналке, а несознательные соседи, не посвященные в медицинские тонкости его хвори, обычно в самый ответственный момент, когда уже наклёвывался результат, сдергивали горемыку с унитаза. Глупая старость жалка не менее, чем трусливая юность.

Как-то ранним весенним утром, насмешливый луч сияющего солнца, обшаривая окна домов, уткнулся в сияющую лысину Рабиновича, пребывающего в привычно скорбном настроении. Это нежное прикосновение пробудило в его душе давние воспоминания. В захудалой Жмеринке, где все жители наперечёт, его будущая жена порядком перезрела в ожидании долгожданного жениха. Давно отцвели прыщи, оставив на лице заметные рытвины, а свахи обходили их хату стороной. В один субботний вечер, когда в комнате было жарко, душно и тоскливо, Саре нестерпимо захотелось поделиться с кем-нибудь своей нерастраченной лаской. И тогда она деревянным голосом обратилась к отцу: «Папашка, имейте сострадание. Каждая девушка имеет свой интерес к семейному уюту. Или у меня будет жених, или я сделаю конец моей жизни. Моё терпение тоже имеет конец». Пьяненький Соломон отмахнулся от дочери и послал её туда, куда она так настойчиво просилась. Тогда Сара, рассерчав, упала на пол и сделала ему небольшой припадок. Она таки вывела его из равновесия, и Соломон обратился к жене: «Мадам Циля, имейте беседу с вашей дочерью. Она имеет ваш надоедливый характер. Надо кушать много гороха, прежде чем с вами можно говорить». Разговор стал принимать очень не дружелюбный характер: «Босяк, — вытаращив глаза, стала кричать жена Соломону, — пусть я не доживу до хорошей жизни, если ты не купишь ей жениха. Я тебя спрашиваю, босяк, сколько может ждать наша девочка?». Соломон был человеком упрямым, но его упрямства хватило только на неделю.

В понедельник он встал со своей постели, когда рассвет уже начал хлопать своими подслеповатыми глазами, а в небе зажглись далёкие золотые тучки. Он долго рылся в чулане, пока отыскал потёртое кожаное портмоне, в котором хранил утаённый от семьи загашник. Весеннее утро повело его в дом успешной свахи и своднице Райки Хейфиц. «Мадам Райка, я пришёл до вас, как до родной мамы и питаю надежды на вашу отзывчивость. Я имею интерес, чтобы моя дочь получила свадьбу», — завёл свою шарманку озабоченный папаша. Райка была женщина у себя на уме. Прожжённая сваха изрядно рисковала своей репутацией, взявшись спихнуть замуж застрявшую в девках невесту, по причине её наружной непривлекательности: Сара представляла собой рослую толстуху с кирпичного цвета щеками и жирными ногами, раздутыми, как шары. Поэтому Райка вынесла свой неутешительный приговор: «Слушайте сюда и кладите себе в уши мои слова. У мине полно такого залежалого товара. Это будет стоить пятьдесят карбованцев. Такое моё мнение. Идите к своему семейству и возьмите с собой мою цену». Деньги мудрая женщина брала вперёд, после случаев, когда дома всегда никого не оказывалось, если дело подходило к расчёту. Пятьдесят карбованцы легли каменной глыбой на душевное состояние Соломона. «Мадам Райка, — бешено торговался папаша, — может вы меня спутали с Ротшильдом? Откройте свои глаза и имейте сострадание». Соломон оказался кругом неправ, рассчитывая на значительное сострадание. После долгого и утомительного торга с учётом Райкиного сострадания, скуповатому папаше удалось выторговать только червонец.

Каждый человек имеет свои неприятности. И однажды угораздило зелёного, как молодая трава, юнца Рабиновича оказаться в цепких лапах искушённой свахи. И она сделала своё дело, поэтому тут не нужны слова. Жил себе безобидный холостяк, свободный, как птица в полёте, и не знал, что несчастье уже шляется за ним по пятам, как назойливый нищий. Оранжевый закат варился над крышами, как в эмалированной кастрюле зреет абрикосовое варенье, воздух вздрагивал от звона колоколов в соседнем храме и сжимал сердце. И вот уже тщедушный жених потный и бледный стоит перед раввином рядом с высокой, полной женщиной, в длинном до земли платье и широкополой шляпе, увешанной птицами, и дело уже было на мази и тоже в шляпе. Невеста была затянута в корсет, густо и неумело напудренная, красная, растерянная и жалкая. Так решилась судьба девушки Сары и шального жениха Рабиновича. Когда потухла весёлая свадьба, разошлись хмельные гости и усталые музыканты, на землю опустилась ночь, усыпанная звёздами, синим воздухом и тишиной. И случилось то, что должно было случиться, что делает из юноши мужчину, а из девицы женщину.

Так вместе они и состарились, без любви достатка и детей. Рабинович совершил ошибку. А кто не ошибается? Ошибаются все, даже сам господь Бог. Разве со стороны бога не было ошибкой поселить евреев в России, чтобы они там мучались, как в аду? Чем было бы плохо, если бы евреи жили себе где-нибудь в Швейцарии, где бы их окружали голубые озёра, горный воздух и сплошные французы? Ошибаются все, даже сам господь Бог.

Рабинович сделал над собой усилие и прогнал от себя воспоминания. Сбросив грустные мысли с головы, он вместо весёлой стопки водки, осушил стакан унылого кефира и обреченно отправился в место своего вынужденного заточения, прихватив, свежую газету. Из комнаты, словно в насмешку, доносился, по заявкам радиослушателей, популярный опереточный хит его молодости: «журчат ручьи, поют скворцы, и тает лёд и сердце тает»... — отчего старик окончательно впал в безысходный пессимизм. И вдруг, как это часто случается в нужный момент и в нужном месте (может быть, оттого это место называют нужником), ему на глаза попалась пропаганда чудодейственного средства от запора, которое, как утверждала газета, действует нежно, пахнет тонко и обладает удивительным фруктовым вкусом. Как-то Сара привезла заболевшего мужа в больницу. Врач снисходительно посмотрел на стоптанные штиблеты больного и на вопрос жены: «Он будет жить», с усмешкой ответил: «Пока нет!». А когда его везли по коридору на каталке, он услышал шутку расшалившихся молодых практикантов: «Доктор сказал в морг, значит в морг!». Это современные молодые, — они вам уступят место только на кладбище! От их бесстыжих слов больной моментально оклемался, стал брызгать слюной и возмущаться в матерной форме, после чего, с несвойственной его возрасту проворностью, дал стрекача. С тех пор традиционную медицину он стал бесповоротно отвергать: «Чтоб я так жил, если ещё раз обращусь к врачам!».

Именно Рабиновича в нужнике посетила историческая фраза, которую историки приписывают Ленину: «Мы пойдем другим путём». Не откладывая в долгий ящик, он приобрел три упаковки нежно действующих пилюль. Вернувшись домой, старик употребил для верности целую пачку нежно действующего снадобья и с нетерпением стал ожидать обещанного результата. Ожидать долго не пришлось. Результат превзошел самые смелые ожидания: организм разразился щедрой диареей, грубо говоря, поносом. Как на грех, у него в тот раз случилась легкая простуда, с кашлем и чиханием, и это обернулось далеко текущими последствиями. Когда вечер взлетел к небу, как стая птиц, и тьма накрыла город, отважный исследователь обосновался на унитазе до утра. А когда за горизонтом запылали огненные факелы рассвета, и на небе потух млечный путь, Рабинович покинул сортир, почувствовав себя совершенно другим человеком. Отрегулировав необходимую дозу чудотворных пилюль, он окончательно избавился от запора и поноса и свято поверил, что он на правильном пути.

Избрав этот путь, не имеющий научных аналогов, старик обозначил это, как новый раздел медицины — рекламолечение. Как вы уже заметили, многие популярные СМИ напоминают фармацевтический справочник, поэтому Рабиновичу оставалось только выбирать снадобье на свой вкус, и добросовестно его употреблять. Эффект оказался потрясающим: яды, шлаки и токсины поспешно стали покидать его дряхлый организм. Через месяц старик навсегда распрощался с язвой желудка, диабетом и хроническим бронхитом. Вместо них появился крепкий сон, хороший аппетит и, к неописуемому Сариному изумлению — давно похороненная эрекция.

Но неугомонный старик не собирался останавливаться на достигнутом, и целеустремленно приступил к следующему этапу своего беспримерного эксперимента. Теперь поставил перед собой поистине историческую задачу: одолеть непобедимую до сих пор коварную старость.

Руководствуясь исключительно интуицией, он плутал в бесконечных рекламных лабиринтах, вникал и тщательно конспектировал рекомендации народных целителей, голодал с физическими нагрузками и очистительными клизмами. На всю пенсию закупал многочисленные брошюры, сулящие без особых хлопот осуществить желаемые перемены: «Как обрести вторую молодость», «Долой лысину», «Освободиться от морщин» и т.п. Самозабвенно следуя мудрым указаниям, пенсионер вскоре стал преображаться не по дням, а по часам: куда только делась рыхлая округлость живота и жёлтая одутловатость лица. Сбросил вес, подрос, пришлось менять гардероб. Разгладились морщины, под гладкой кожей заиграли упругие мускулы, на месте обширной лысины заколосилась густая шевелюра без признаков предательской седины.

Рабинович завел юную подружку, стал посещать бассейн. Там его присмотрел тренер по плаванию и пригласил в сборную. Он омолодился до такой степени, что Сара вынуждена была его усыновить.

Хоть он давно перестал принимать снадобья, но организм вышел из-под контроля и продолжал упрямо двигаться в обратном направлении. Теперь Рабинович стал стремительно терять вес и рост, растительность осталась только на голове, на месте выпавших зубов прорезались молочные. Сара записала его внуком и, пока готовила справки для детского садика, Рабинович созрел до ясель. Врачи недоуменно пожимали плечами, советовали обратиться к бабкам.